– Есть.

– Она их нянчит?

– Да, ей их привозят на выходные.

– Получается, что опыт общения с детьми у нее есть?

– Еще какой!

Галина вышла их кухни с большой плетеной корзиной, на дне которой было постелено махровое полотенце, и обняла меня за плечи.

– Ну успокойся, возьми себя в руки. Я же тебе говорю, все будет нормально.

– Как я могу не переживать, я же мать, – с укором сказала я.

– Я тоже не посторонний человек.

– Еще скажи, что ты отец.

– А почему бы и нет! Вот поменяю пол и стану Динульке вместо отца…

– Господи, как у тебя все просто…

– А чего усложнять…

– В самом деле, чего усложнять, – проговорила я сквозь слезы и поцеловала засыпающую дочку в лоб. Всем своим существом я ощущала, что она стала для меня всем, она неотделима от моей жизни. – Мое счастье, мое… Господи, откуда только берутся изверги, которые могут делать деньги, превращая живое трепетное существо в набор отдельных органов, продавая малюсенькую печень, микроскопические почки и это маленькое, беззащитное детское сердечко… Господи, как же это страшно!

Я плакала, целовала свое дитя, просто физически ощущая, как подходит момент нашего расставания. Две недели, проведенные в разлуке, будут полны страдания и муки. Как, наверное, мягко и радостно рожать ребенка для любящего, преданного мужа, который заботится о твоем здоровье и полон благодарности за подаренное ему чудо. Мне же ребенок достался самой дорогой ценой и стал единственным счастьем в этой жизни. Я никогда не пожалею о том, что из-за него Мне пришлось пережить смертельную опасность родовых мук – дикую нечеловеческую боль, разрывающую все тело. Я готова была испытать и большее, чтобы избавиться от глубокого чувства вины за то, что я когда-то согласилась продать его.

Когда моя дочь вырастет, я обязательно расскажу ей все. Может быть, тогда спадет с моей души груз, который мне придется нести долгие и долгие годы. Я расскажу ей все, и она обязательно меня поймет, простит и не станет презирать, хотя мой поступок достоин презрения.

– Ольга, пора, – послышался голос Галины. – Иначе опоздаешь на самолет.

– Да, конечно, – пробормотала я и положила спящую доченьку в корзину.

Осторожно подняв корзину, Галина дружелюбно чмокнула меня в щеку и очень тихо произнесла:

– Все будет хорошо. Больше нет времени прощаться.

– Прощаться?!

– Ну да, на две недели.

Галина достала конверт, извлекла оттуда доллары и протянула мне.

– Это мне?

– Конечно, тебе. Извини, тут ровно тысяча. Больше пока нет.

– Спасибо.

– На здоровье, – зачем-то съязвила Галина и дала мне висящие на брелке ключи.

– А это зачем?

Это ключи от московской квартиры, которую я снимаю. Там проплачено еще на два месяца вперед. Вот адрес.

Сунув дары Галины в карман, я посмотрела на нее благодарным взглядом и произнесла еще раз:

– Спасибо.

– Да не за что. Эти ключи на тот случай, если ваш папка с улицы Академика Скрябина убит или по каким-либо причинам не захочет тебя принять. Нам пора.

Услышав последние слова, я вздрогнула и ощутила чудовищную пустоту. Я напряглась, стараясь понять, что же это такое – дыхание смерти или дыхание бессмертной любви…

– Нам пора, – повторила Галина и взяла меня за руку. – Пойдем, пока малышка спит.

– Пойдем, – прошептала я, глотая слезы, и на ватных ногах направилась к выходу.

Мы осторожно вышли» на лестничную площадку и прислушались. В подъезде было тихо, а это значило, что мы могли приступать к осуществлению своего плана. Галина постаралась меня взбодрить и как-то по-отечески прошептала:

– Ты смелая, умная и отчаянная женщина. Ты все делаешь правильно. А я помогу, обязана помочь и тебе, и твоему ребенку.

Эти слова придали мне сил. К счастью, лестница, ведущая на чердак, была не очень крутой, но, забравшись на самый верх, мы все же вынуждены были немного постоять и перевести дыхание.

– Динуля, умница, спит, – дружелюбно сказала Галина и переложила корзину в другую руку.

– Может, я понесу? Ты устала.

– А чего там уставать? Она весит-то три с небольшим килограмма. Вот когда она начнет расти, тогда намаешься.

– Просто я с ней теперь так долго не увижусь…

– Тоже мне долго! Каких-то две недели.

Мы двинулись дальше. На чердаке была целая куча хлама, поэтому приходилось идти крайне осторожно. Моему возмущению не было предела.

– Боже мой! Казалось бы, американский дом, а сколько же тут всякой дряни. А все кричат – цивилизация, цивилизация…

– У них тут такие свалки, что тебе и не снилось. Есть целью кварталы для нищих и бомжей. Грязи по колено, а дышать так вообще нечем.

– И что, никто не убирает?

– Никто. В эти кварталы вообще редко кто ходит.

– А ты там была?

– Да, пришлось однажды. Пренеприятное зрелище, я тебе скажу.

– И что ты там делала?

– Да так, искала одну прооперированную дамочку.

– Что еще за дамочка?

– Такая же, как я. Она раньше была мужчиной, а стала женщиной. Мне нужно было с ней поговорить. Посмотреть результат операции, выяснить ее психологическое состояние.

– Зачем?

– Затем, что мы с ней очень похожи. Вернее, у нее такая же судьба, как у меня. Мне ее адрес в клинике дали.

– Послушай, если ока позволила себе сделать операцию… – Я буквально прервала свою мысль и широко открыла глаза. Затем помолчала несколько секунд и растерянно пожала плечами. – Значит, у нее должны быть деньги.

– Она из состоятельной семьи.

– Тогда, какого черта она делала в квартале для нищих?

– Она ушла туда жить.

– Жить?!

– Да. Понимаешь, она сделала операцию, перенесла много боли и мук, а затем поняла, что сотворила ошибку.

– Ошибку?!

– Ну да. Она просто ошиблась.

– Ничего себе ошибочка! Она не понимала, что делает?

Она все понимала. Тут сошлось очень много различных факторов. Виновато ее окружение, виноваты специалисты, которые разрешили сделать операцию. Понимаешь, до смены пола этот парень воспитывался в богемной актерской среде, где гомосексуализм и транссексуализм нормальны и даже считаются признаком особой одаренности. Видимо, в его природе все же были заложены чисто мужские гены, но то окружение, в котором он находился, подтолкнуло его к этому ошибочному решению. Психологи недостаточно хорошо с ним разобрались и дали свой вердикт – разрешили операцию. Они способствовали этой ошибке, ему нужно было не хирургическое вмешательство, а хороший психолог. Когда его прооперировали и он стал девушкой, он осознал, что то, на что он решился, заблуждение.

– Так может, ему или ей обратно прооперироваться?

– Это такая ломка организма, хуже чем у наркомана! Она не выдержит. Вот и ушла в квартал нищих. Соорудила себе нехитрый домик из картонных коробок и поселилась там.

– А как же ее богатые родители?

– Они считают ее пропавшей без вести. Объявили розыск. Только они и сами не знают, кого теперь искать – сына или дочь. А найти ее просто невозможно. В эти убогие кварталы почти не заходит полиция. Живущие там люди не имеют ни паспортов, ни каких-нибудь других документов.

– Так она теперь будет там до конца жизни? Она же сбомжуется вконец.

Не знаю. Но мне показалось, что ее все устраивает. Понимаешь, чтобы решиться на такую операцию, нужно иметь огромную силу роли, а она стала какой-то безвольной. Очень много пьет. Слишком много. Я когда в первый раз ее нашла и увидела ее домик, чуть было не упала.

– Я бы эти операции вообще запретила. Если матушка-природа сделала тебя мужиком, будь мужиком до конца жизни. А уж если ты родился женщиной, будь ею и не забивай себе голову проблемами подобного рода.

– Хорошо говорить! Я очень рада, что судьба не наградила тебя такими проблемами. Но в жизни бывает и по-другому.

Дойдя до конца чердака, мы остановились и посмотрели друг на друга в упор. При всем желании я не могла скрыть все нарастающего волнения.

– Сейчас нам нужно разделиться, – приказным тоном отчеканила Галина. – Не забывай, что машина стоит во всем у другого подъезда, братков вряд ли заинтересует, кто выходит из этого. Иди уверенно и не оглядывайся назад. Пройдешь один квартал и жди меня у мебельного магазина.